Матвиенко К.Н. КИНОФИКАЦИЯ ТЕАТРА: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ

Матвиенко Кристина Николаевна

Кинофикация театра: история и современность

Специальность 17.00.01 – Театральное искусство

Автореферат  диссертации на соискание ученой степени  кандидата искусствоведения

Работа выполнена на кафедре русского театра федерального государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования
«Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства»

Научный руководитель – доктор искусствоведения, профессор Титова Галина Владимировна

Официальные оппоненты: доктор искусствоведения Иванов Владислав Васильевич, кандидат искусствоведения Брашинский Михаил Иосифович

Ведущая организация: Федеральное государственное научно-исследовательское учреждение культуры «Российский институт истории искусств»

Защита состоялась 21 января 2010 г. в 17 час. на заседании Диссертационного совета Д 210.017.01 в Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства по адресу: 191028, Санкт-Петербург, Моховая ул., д. 35, ауд. 512.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Академии (Моховая ул., д. 34)

Ученый секретарь  Диссертационного совета кандидат искусствоведения Некрасова И.А.

С появлением кино театр не мог не испытывать на себе влияние нового искусства. Ключевую роль в этом сыграло искушение «натуральной условностью», которой по определению обладает кинематограф и к которой время от времени с новой силой стремится театр. Кинофикация, ставшая для театра одним из важных способов обновления сценических средств, всерьез увлекала театральных новаторов 1920-х гг. во главе с В.Э. Мейерхольдом. С одной стороны, кинофикация ощутимо изменила структуру и образный строй спектакля, а с другой – спровоцировала театр на отстаивание своих границ. Современная сцена, порой доходящая до крайности в уподоблении кино, вновь заставляет задуматься о пределах кинофикации.

Термин «кинофикация», введенный А.И. Пиотровским (критиком, теоретиком искусств, идеологом ТРАМа) и получивший теоретическое обоснование в его работе «Кинофикация искусств»¹ (1929), был логичным отражением ситуации в послереволюционном театре с его увлечением техническими достижениями цивилизации и стремлением вывести в качестве героя на сцене само время. В эссе А.И. Пиотровского обобщен опыт его работы над массовыми зрелищами, в ТРАМе, над экспрессионистскими пьесами в БДТ и определены принципы кинофикации в театре, музыке и литературе.

Кино Пиотровский считал искусством с более высокой технической организацией и структурой, нежели театр, – а потому более приспособленным к отражению новых реалий. В субъективности кинематографа Пиотровский находил важнейшее обретение искусства: теперь художник, не обремененный «однолинейностью последовательного развития», мог эстетически обновить любое из искусств – настолько, насколько это позволяет «момент внешней техники и преодоления материала»².

К чисто внешним, техническим заимствованиям киноприемов в театре Пиотровский относил технику интенсивного освещения, динамизирующего действие; распад акта на череду «эпизодов» – по принципу сценария; наличие киноэкрана на сцене, неминуемо разрушающего непосредственные связи театрального действия, а значит, возможного только в зрелищах, скомпонованных по принципу соединения разнородных фактур (коллажа).

Кинофикацию 1920-х гг. невозможно рассматривать в отрыве от других «прививок» театру, в первую очередь, циркизации. Но очевидно и то, что кинофикация оказалась самым мощным прорывом в художественную систему театрального спектакля: не случайно режиссеры, прошедшие в театре через циркизацию, уходили в кино. Так поступили ФЭКСы – Г.М. Козинцев, С.И. Юткевич, Л.З. Трауберг; не стали продолжать театральные опыты С.М. Эйзенштейн и В.И. Пудовкин. Уход в кино был закономерным – как и то, что стартовой площадкой для него стала авангардистская сцена, работавшая над созданием нового театрального языка.

Диссертация посвящена кинофикации театра как явлению, развивавшемуся с 1920-х гг. и вплоть до настоящего времени, когда вновь обнаружились содержательные притяжения и отталкивания театра и кинематографа.

Цель исследования: комплексный анализ кинофикации в театре XX века.

Задачи исследования:

• изучить предпосылки возникновения и проследить историческую эволюцию теории и практики кинофикации;

• проанализировать методологию, проблематику и стилистические особенности режиссуры кинофикаторов, сначала в 1920-е гг., где определяющими были теоретические установки и творческая практика В.Э. Мейерхольда, затем – на разных этапах советского театра и в широком контексте исканий мировой режиссуры XX века;

• определить, в какой степени и в чем именно кинофикация 1920-х гг. оказалась шире исторических рамок, насколько экспериментальную практику современных режиссеров можно считать продолжением ранней кинофикации и где она открывает двери в будущее.

Актуальность исследования видится в том, что изучение исторического опыта кинофикации предоставляет возможность уяснить важнейшие тенденции современного театра, осваивающего кино на уровне структуры, образной системы, работы с материалом и совершенствования актерской техники. Достижения прошлого неожиданно остро актуализируются сегодня.

Научная новизна исследования определяется тем, что в нем впервые кинофикация рассматривается как единый комплекс взаимовлияния и взаимодействия театральных и кинематографических идей на протяжении XX века. Впервые исследуется также трансформация исходных установок кинофикаторов 1920-х гг. в современной сценической практике.

Объект исследования – история русского театра и кино XX века, практика современной европейской сцены.

Предмет исследования: кинофицированные спектакли русских и советских режиссеров с 1920-х по 1970-е гг.; телевизионные и кинематографические опыты А.В. Эфроса 1970-х гг.; опыты кинофикации и документальный театр конца 1990-х – начала 2000-х гг.

Материалом исследования стали: 1) теоретические работы В.Э. Мейерхольда, А.И. Пиотровского, Э. Пискатора, 2) пьесы советских драматургов 1920-х гг., 3) материалы по киноопытам В.Э. Мейерхольда 1910-х гг. и его режиссерских работ 1920-х гг.; рецензии на кинофицированные спектакли Н.П. Акимова, Л. Курбаса, К.А. Марджанова, Н.П. Охлопкова, И.Г. Терентьева, С.М. Эйзенштейна, лабораторных опытов Л.В. Кулешова и В.И. Пудовкина, ФЭКСов (Г.М. Козинцева и Л.З. Трауберга), спектаклей Театра Новой драмы, экспрессионистских спектаклей К.К. Тверского и К.П. Хохлова в БДТ; видеозаписи фильмов и телеспектаклей А.В. Эфроса 1970-х гг.; рецензии на спектакли 1990-х – 2000-х гг., личные зрительские впечатления автора диссертации и интервью с создателями современных опытов по кинофикации.

Методология исследования. Диссертационное исследование основано на выработанных отечественной театроведческой школой принципах историзма, включающих разнообразный контекст – историю русского и западноевропейского театра XX века, историю и теорию театрально-эстетической мысли, принципы изучения и анализа драмы и спектакля. Работа опирается на традиции ленинградской (гвоздевской) школы театроведения и исследования Ю.М. Барбоя, Н.М. Зоркой, К. Кендлера³, К.Л. Рудницкого, Е.И. Струтинской, Г.В. Титовой⁴, М.И. Туровской, А.В. Февральского⁵.

Теоретическую базу исследования составили современные научные труды о природе театра и кино; работы о кино А.И. Пиотровского и теоретиков русской формальной школы (Ю.Н. Тынянова, В.Б. Шкловского, Б.М. Эйхенбаума⁶); исследования культурологов и философов, анализирующих онтологию кино и способы коммуникации театра и кино со зрителем (Ю.М. Лотман, О.В. Аронсон, А. Базен, М.Б. Ямпольский⁷.).

Литература вопроса. Спектр литературы о кинофикации необширен, хотя некоторые положения, выдвинутые в разное время исследователями по ее поводу, остаются значимыми по сей день. Опыты по кинофикации театра конца 1990-х – начала 2000-х гг. описаны в отечественных и зарубежных публикациях, посвященных творчеству отдельных режиссеров и общим проблемам театра и культуры XX века, в трудах теоретиков и практиков русского и зарубежного театра и кино, рецензиях современников.

Современное изучение кинофикации началось с книги А.В. Февральского «Пути к синтезу: Мейерхольд и кино» (1978). Основанное на личных зрительских впечатлениях в годы сотрудничества с В.Э. Мейерхольдом и обширной источниковедческой базе, исследование А.В. Февральского до сих пор сохраняет свою научную ценность. Но его концептуальная установка, зафиксированная в подзаголовке книги – «Пути к синтезу», вызывает возражение. Мейерхольд, в отличие от многих тогдашних и сегодняшних кинофикаторов, никогда не стремился к синтезу театра и кино.

Две статьи 1980-х гг.⁸, посвященные непосредственно проблеме кинофикации, не утратили своего теоретического значения для дальнейшей разработки темы. В небольшой по объему статье М.И. Туровской представлена историческая панорама кинофикации, отдельные фрагменты которой осмыслены исследователем с позиций условной природы театра и безусловной «условности» кино.

В статье М.И. Брашинского, посвященной локальной теме – двум кинофицированным спектакля БДТ конца 1920-х гг. – «Человеку с портфелем» (пьеса А.М. Файко) и «Врагам» (пьеса Б.А. Лавренева) дан теоретический срез проблематики не только в отношении героя статьи – режиссера-художника Н.П. Акимова, но и кинофикации как таковой. Если в первой половине 1920-х гг. кинофикация была новой формой театральной условности, то со временем обозначились ее игровые свойства и способность остранять жизнь на сцене.

Проблема воздействия кино на театр 1920-х гг. в контексте взаимовлияния искусств рассмотрена в диссертации Л.С. Малюковой⁹, полагающей синтез отправной точкой структурных связей зрелищных искусств. Такой подход представляется спорным – исторически кинофикация к синтезу театра и кино не стремилась, хотя сегодня разговоры о возможном синтезе возникают вновь.

Представлена кинофикация и в недавней монографии Н.В. Ростовой¹⁰, охватывающей период с конца XIX века до конца 1920-х гг. и представляющей параллельные, но разнородные процессы, происходившие в театре и кино, а потому и недостаточно мотивированную попытку обнаружить их взаимовлияние.

Ряд кинофицированных спектаклей 1920-х гг. заново представлен в монографии А.В. Сергеева о циркизации театра. Рассматривая циркизацию в русле новейших режиссерских исканий 1910-1920-х гг., призванных двигать вперед собственно сценическое искусство, исследователь закономерно останавливается и на приемах кино, освоенных театральными авангардистами. Анализируя спектакли ФЭКСов, автор делает вывод о «прочности и органичности цепочки театр – цирк – кино» и видит в опытах циркизации театра «элементы и связи, имманентные кинематографу»¹¹. Методология исследования не раз заводит А.В. Сергеева на территорию кино, а значит и параллельного циркизации процесса – кинофикации. Многое из того, что сказано им о структуре циркизованного зрелища, применимо и к кинофицированным спектаклям.

В связи с всплеском кинофикации в европейском театре конца 1990-х гг. критика вновь обратилась к проблеме бытования кино на сцене: вторжение видео и кино в систему спектакля рассматривается как прием, а также – в связи с изменившимся под влиянием современных средств коммуникации режиссерским сознанием. Отдельной темой стали и процессы, происходящие параллельно в документальном кино и документальном театре – как европейском, так и российском¹².

Практическая значимость исследования определяется тем, что его результаты могут быть использованы в курсах лекций по истории русского и зарубежного театра и кино XX века, стать материалом для изучения тенденций современного театрального процесса и в последующих научных исследованиях.

Апробация исследования. По теме диссертации с 2003 г. автором опубликован ряд статей, анализирующих современные кинофицированные спектакли, а также связь современного театра с кино, документальным, в частности. На фестивале молодой драматургии «Любимовка» (2009) прочитана лекция «Кино без пленки» – о связи между опытами Л.В. Кулешова, В.И. Пудовкина и опытом современного документального театра. Обсуждение диссертационного исследования проходило на заседаниях кафедры русского театра Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.

Во Введении обосновывается выбор темы и ее актуальность, определяются задачи исследования, его методологические принципы, всесторонне анализируется литература вопроса, мотивируются предпосылки возникновения кинофикации в 1920-е гг., и дается общая картина кинофицированных спектаклей десятилетия, намечаются контуры дальнейших трансформаций кинофикации в историческом времени. Определяется ракурс изучения кинофикации театра в связи с другими «набегами» на его территорию, в том числе циркизацией, приоритеты в этом процессе кинофикации, ставшей для театра способом обновления языка. Обосновывается композиция диссертации, в первой главе которой представлена характеристика кинофицированных спектаклей 1920-х гг.; вторая посвящена месту и значению кино в творчестве В.Э. Мейерхольда; третья – кинофицированным спектаклям 1930 – 1970-х гг., а также телеспектаклям, фильмам А.В. Эфроса; четвертая – наиболее значимым опытам кинофикации на современной зарубежной сцене и в российском документальном театре.

В первой главе диссертации – «Кинофикация театра в 1920-е гг.» – названное явление рассмотрено как выбранное эпохой стремление сцены выйти за свои пределы. В главе представлена панорама кинофицированных театральных спектаклей – от первых опытов введения киноэкрана в структуру театрального зрелища через специфическую драматургию политобозрений к созданию движущегося динамического пространства, которого, по мнению кинофикаторов, так не хватало театру. Кинофикация рассмотрена в русле увлечений, свойственных времени и связанных как с традиционализмом, так и с комплексом футуристических идей.

Русский опыт режиссеров в сфере кинофикации рассмотрен в контексте происходивших в то время дискуссий о соперничестве театра и кино, а также идей Э. Пискатора, мечтавшего с помощью кино «расширить материал во времени и пространстве», найти замену античному хору и коротко рассказать о том, на что театр бы потратил время¹³. Именно такую задачу ставили себе и первые отечественные «кинофикаторы», для которых инородность кинофрагмента в спектакле была принципиальной. Коллажный принцип спектаклей-политобозрений, использовавших световые плакаты, проекции и прочие знаки «индустриализации», числившиеся за кино, не пугал, напротив, привлекал режиссеров, стремившихся воздействовать на зрителя любыми способами, в том числе и разрушая театральную иллюзию. В итоге при столкновении с живой актерской игрой именно кинофрагменты становились иллюзией жизни. Кинофикация послужила не только делу агитационного театра, но и сформировала вкусы и взгляды целого поколения театральных и кинорежиссеров.

Характеристику опытов по кинофикации театра предваряет анализ широкой дискуссии о взаимоотношениях кино и театра, начатой в 1910-е гг. и подхваченной теоретиками формальной школы: В.Б. Шкловским, Ю.Н. Тыняновым, Б.М. Эйхенбаумом. Формалисты, отстаивавшие особость кино как условного искусства, положили конец спору о том, возможен ли синтез театра и кино. «Театр строится на цельном, неразложенном слове, – писал в 1924 г. Ю.Н. Тынянов, противопоставляя условность кино условности театра. – Кино – на его разложенной абстракции»¹⁴. В теоретических высказываниях формалистов было предвосхищено не только будущее кинематографа, но и модели бытования кино на театральной сцене.

Кинофицированные спектакли представлены в главе по хронологии – начиная от первого опыта по скрещению театра и кино, которым стала «Железная пята» (1919) по Джеку Лондону кинорежиссера В.Р. Гардина, явившая пример монтажа театральных сцен и кинематографических кадров, в которых были заняты одни и те же актеры-кинонатурщики, разыгрывавшие действо прямо перед экраном. Использовалась кинохроника и в качестве иллюстраций к политической пропаганде – как в «Городе в кольце» (режиссер Д.Г. Гутман, художник В.П. Комарденков, 1921, Теревсат) по пьесе С.К. Минина.

Там, где театр видел способ расширить собственные рамки, будущие кинематографисты искали возможность создать своего рода аттракцион, в котором сочеталось бы несочетаемое. Кино было для них новой моделью старого балагана. В этом русле вел свои театральные поиски ученик Мейерхольда С.М. Эйзенштейн, одним из первых осмысливший монтаж не только как элемент технологии, но как систему воздействия, распространившую свое влияние на смежные искусства. В диссертации проанализированы театральные опыты будущих кинорежиссеров, которые начинали со скрещения на сцене театра и кино: С.М. Эйзенштейна, ФЭКСов (Г.М. Козинцева, Л.З. Трауберга). «Любопытно, что именно люди, прошедшие через эксцентризм, сумели овладеть новым материалом»¹⁵, – писал в 1928 г. о ФЭКСах В.Б. Шкловский, имея в виду «материал» кино.

Кинофикация 1920-х гг. находилась в тесной связи со стремлением экспрессионистов динамизировать пространство и время, но с учетом той трансформации, которую претерпел в советской России немецкий экспрессионизм: там, где у драматургов-экспрессионистов техногенная цивилизация демонизировалась, в русском варианте со сцены звучал «апофеоз тотальной механизации»¹⁶.

Исторические предпосылки театрального экспрессионизма в России лежали в эстетике символистского театра, а именно – в дореволюционной петербургской практике В.Э. Мейерхольда. Сделал режиссер почин и в собственно театральном экспрессионизме на русской почве – поставив в 1923 г. «Озеро Люль» А.М. Файко в отданном ему московском Театре Революции, где вместе с художником В.А. Шестаковым добился кинематографического ритма и освоил монтаж. Наиболее последовательно экспрессионизм был воспринят группой молодых ленинградских театров, возникших в первые нэповские годы. В связи с этим в главе проанализирована постановка в петроградском Театре Новой драмы пьесы А.И. Пиотровского «Падение Елены Лей» (режиссер А.Л. Грипич, художник М.З. Левин, 1923), экспрессионистские спектакли БДТ, в которых кинофикация использовалась как прием, а также спектакль Театра Революции по пьесе А.М. Файко «Человек с портфелем» (режиссер А.Д. Дикий, 1927), где художник Н.П. Акимов попытался сымитировать кино театральными средствами, построив вырезную рамку для отдельных картин пьесы и таким образом воссоздав на сцене эффект диафрагмы кадра.

Одним из итогов театрального экспрессионизма на советской сцене стало обогащение сценографии достижениями экспрессионистского кинематографа, к которым относятся монтажные стыковки сцен, внезапные затемнения или включения света, резкие ракурсы, кадрирование сцены, крупный план актера или детали¹⁷. Здесь очевидна аналогия между ролью художника – на время превратившегося из «оформляющего» в «организующего» спектакль – и функцией кинорежиссера, создающего фильм на монтажном столе.

В первой главе рассмотрен также опыт по кинофикации Э. Пискатора и взаимоотношения с кино таких театральных режиссеров, как К.А. Марджанов, Л. Курбас, И.Г. Терентьев.

В «Наталье Тарповой» (ленинградский Театр дома Печати, 1927) режиссер-футурист И.Г. Терентьев во многом предвосхитил Брехта – актер у него не только играл роль, но и рассказывал о персонаже в третьем лице. Наклонное зеркало, помещенное в «Наталье Тарповой» над сценой, позволяло зрителям видеть героев в неожиданных ракурсах, создавая вполне кинематографический эффект – зритель видел смонтированными два плана действия. Кино в спектаклях Терентьева было не только знаком стремления к антихудожественности¹⁸, которое он декларировал, но решало проблему множественности времени, присущей кино. Выполняло зеркало и роль экрана звукового фильма еще до прихода звука в кино¹⁹.

Подготовленная опытом кинематографа депсихологизация драмы, монтажное строение театрального спектакля, усвоенное театром на специфическом уровне собственной структуры, «документальный» способ существования актера и новый тип вовлеченности зрителя в зрелище – историческая заслуга кинофикации театра 1920-х гг.

Вторая глава «Мейерхольд и кино» посвящена проблеме «соперничества-содружества» театра и кино в творчестве режиссера, чей опыт оказался принципиально значимым как для самоопределения кино, так и для большинства аспектов его взаимодействия с театром.

Практический опыт Мейерхольда-кинорежиссера, представляющий собой содержательную попытку постижения технологии нового искусства, важную для его последующих театральных экспериментов, был кратким, но показательным и для состояния тогдашнего немого кино, и для решительного изменения взглядов режиссера на кино как искусство. «Портрет Дориана Грея» (1915) и «Сильный человек» (1916), роли, сыгранные Мейерхольдом в кино, и ряд неосуществленных замыслов аккумулировали в себе студийный опыт его работы и стали свидетельством понимания им природы кино как изобразительного искусства в первую очередь.

Этот опыт рассматривается в первом разделе второй главы «Мейерхольд – кинорежиссер».

Приступая к съемкам своего первого фильма – «Портрет Дориана Грея» (1915), Мейерхольд сразу обнаружил различие кино с театром в технике актера, в специфике движения, в способности кинокамеры фиксировать каждый момент движения. Экран вскрывал то, что впоследствии было разработано режиссером в биомеханическом тренинге – движение актера на экране как бы раскадровано, что позволило кино в ближайшем будущем с освоением монтажа сочетать разные планы и ракурсы, добиваясь мощных художественных эффектов. Кино требовало от актера выверенности и целесообразности движений. Того же Мейерхольд добивался от театрального актера.

Постигая изобразительную природу кинематографа, Мейерхольд стремился все же к выразительности, наличие которой, по его убеждению, отличало искусство от «не-искусства». И здесь, при неразработанности тогдашнего киноязыка, невольно подменял искомую кинообразность привычной – театральной. Показательно, что когда киноязык начал опознавать себя (в фильмах Дзиги Вертова, например), Мейерхольд не оценил по достоинству этот важнейший момент самоопределения кинематографа. Он по-прежнему считал, что без театральности, равной в его понимании искусству, кино проигрывает. Но «натуральная условность» кино имела прямое отношение к театральной методологии режиссера, формообразующий принцип которой – постоянное пребывание между реальностью и условностью. Не случайно изобразительная культура обоих фильмов Мейерхольда была высоко оценена современниками. В «Сильном человеке» (1916) Мейерхольд стремился подчинить актерскую игру законам ритмики, шире использовать световые эффекты, присущие лишь кинематографу, и «показывать в картинах не целое, а часть целого, выдвигая остроту фрагментов»²⁰ (курсив мой. – К.М.). Прием «часть вместо целого», теоретически осмысленный Эйзенштейном и составляющий неотъемлемую часть его киноязыка, был открыт (как и многие другие новации кинорежиссера) его учителем – Мейерхольдом.

Теоретические и практические разработки Мейерхольда в области экранного искусства принципиальны как для его театральной деятельности, так и для самого кино. Он занимался так называемой «киногенией», лежащей между способностью «играть не играя» и условностью создаваемой в кино образности. Свой киноопыт Мейерхольд впоследствии использовал в театре – перенося технологические открытия кино на сцену. Общаясь с кино, Мейерхольд не стремился к его синтезу с театром. Его интересовала специфика кино и возможность его использования в спектакле. Не-синтетическая природа спектаклей Мейерхольда – в том числе и «кинофицированных» политобозрений – пример того, как театр, увлеченный зрелищным напором кино, его мобильностью, сумел сохранить нерушимость своих границ. Те же приемы, которые театр все-таки позаимствовал у кино, становились в спектакле новой сценической условностью.

Во втором разделе второй главы «Кино в драматических спектаклях Мейерхольда» анализируются собственно театральные опыты режиссера в заявленном ракурсе. Сначала в политобозрениях, затем – на уровне структуры драматического спектакля, где кино было ассимилировано на глубинных основаниях.

Так, в «Земле дыбом» (1923, ТИМ), одном из первых опытов Мейерхольда по кинофикации театра, решалась задача – найти максимально выразительные приемы для «достижения наибольшего агитационного воздействия на зрителя»²¹. Кино придавалась в спектакле функция публицистическая, и эффект был таков, что «условность, можно сказать, скидывалась со счетов»²². Кино становилось законным шагом театра в сторону «антитеатра», с настоящими вещами, с вторжением репортажной эстетики, но в целом даже политобозрение у Мейерхольда строилось по законам экспрессионистского спектакля, где кино структурировало действие.

Усвоенное на уровне структуры, кино обозначило качественно новый уровень в обогащении театрального языка. Театр перерабатывал принципы кино по своему усмотрению, подчиняя их своим законам; поэтому и монтаж, и другие выразительные средства кино, использовавшиеся Мейерхольдом, превращались в его спектаклях в сугубо театральные. В диссертации последовательно проанализированы способы проникновения кино в структуру спектаклей режиссера на протяжении всего его творчества советского периода.

Прозодежда и отказ от грима в «Великодушном рогоносце» (1922, Театр Актера) предвосхитили опыты Л.В. Кулешова с «натурщиками» и С.М. Эйзенштейна с типажом; в полетах Тарелкина («Смерть Тарелкина» (1922, театр ГИТИСа) обнаружилось сходство с трюками Дугласа Фэрбенкса. Там же был введен новый принцип освещения сцены – прожекторами, напоминавший кадровую рамку в кино, что «создавало на сцене подобие крупных планов кинематографа»²³; в «Лесе» (1924, ТИМ) при помощи кинофикации (контрастность законченных кратких эпизодов, надписи на экране) действию придавалась невиданная прежде упругость; предыгра в «Учителе Бубусе» (1925) смыкалась с «отказным движением», опробованным позже Эйзенштейном в кино; в «Ревизоре» (1926) благодаря выдвигавшимся площадкам, на которых разыгрывалось действие, возникал эффект «крупных планов» и т.д. Но уже в «Лесе» было очевидно, что монтаж понимался Мейерхольдом не только как признак новой динамики, свойственной американскому кино и опытам левого театра, но как принцип выстраивания драматургии спектакля. С этой точки зрения в диссертации проанализирован монтаж «Горя уму» (1928) – на уровне метафорического сопоставления разных «планов». Сходные моменты обнаруживались и в «прививке» кино игре драматического актера. Так, образ Присыпкина-Ильинского в «Клопе» (1929), поданный в спектакле как слепок со сложившейся киномаски – Гарольда Ллойда или Бастера Китона, ею все-таки не являлся. Кино, в отличие от театра, не могло быть заинтересовано в демонстрации отношений между маской и актером. «Отношения» выстраивал театр. В драматических спектаклях режиссер ассимилировал кино с целью совершенствования актерской техники, разрабатываемой с учетом опыта киноактеров, чье чувство ритма, лаконизм и острота выразительных средств восхищали его.

Пройдя этап увлечения кинофикацией, связанный прежде всего с тем, что кино в эпоху революции понималось как «революционная машина производства смысла»²⁴, Мейерхольд еще раз вернулся к осознанию театра, способного собственными средствами достигать кинематографических эффектов. В его спектаклях, как и в кино, выстраивались драматические отношения «человек – пространство – время». Кино говорит, что человек не важнее мира. С этой установкой оно и пришлось ко двору Мейерхольду, поиски которого в системе «театр – кино» представляют собой самый содержательный аспект их возможной связи, оптимальный для своего времени и принципиальный для понимания последующих исторических модификаций во взаимоотношениях театра и кино.

В третьей главе «Опыты по кинофикации 1930-х – 1970-х гг. в контексте проблемы взаимоотношений театра и кино» комментируются некоторые опыты советских режиссеров после исторически закончившегося этапа кинофикации 1920-х гг. по внедрению кино в структуру драматического спектакля – как в виде простого перенесения на сцену киноэкрана, так и на уровне более глубоких связей. К кинофикации как таковой театр не возвращался вплоть до 1950-х гг. в связи с постепенной утратой театральности в самом театре. Но в творчестве отдельных режиссеров кино все-таки появлялось на уровне монтажной структуры спектакля и его вещественного оформления и в 1930-е, и даже в 1940-е гг.. Кино парадоксально стало знаком исчезающей театральности, как, скажем, у Н.П. Акимова, отдельные спектакли которого анализируются в заданном ракурсе темы.

В кино Акимов видел не соперника, а смежное искусство, у которого театр мог бы поучиться технологии, вместо того, чтобы пытаться его имитировать, «только частично освоив достижения XIX [века. – К.М.] – электрическое освещение»²⁵. При помощи соответствующей техники, считал он, можно, не прерывая действия, показывать лица актеров в сильном увеличении (имеется в виду на экране), не используя при этом заранее снятые кадры. Кино вдохновляло его и на поиски дематериализованного театрального фона, единственной возможностью создания которого оставался черный бархат.

Связь с кино прослеживается и в спектаклях Н.П. Охлопкова, начинавшего свой актерский путь у Мейерхольда в ГЭКТЕМАСе, а режиссерский – с постановки в конце 1920-х гг. трех игровых фильмов, в том числе трагикомедии «Митя» по сценарию Н.Р. Эрдмана (1927), где сыграл заглавную роль. Фильмы не сохранились, но их описание, данное С.И. Юткевичем, позволяет судить, как будущий театральный режиссер экспериментировал с формой, как понимал специфику кино и как впоследствии эти опыты отзовутся в его театральной практике.

Охлопкова традиционно и по праву считали художником монументального склада, сумевшего в коробку обычной сцены перенести масштабы, близкие кинематографу: «После театра и всего "театрального" меня особенно привлекло в кино все настоящее, всамделишное, натуральное. В юности я очень увлекался Уолтом Уитменом, и здесь, в кино, я мог, наконец, дать полную волю своей любви к натуре: к морю, к звездам, к облакам, к настоящей грозе, к настоящему грому, а не к грохоту, производимому подвешенными за кулисами железными листами»²⁶. Но с кино его роднила не столько масштабность, сколько привычка делить инсценировки прозы на множество эпизодов, а также искусство функциональной мизансцены, которому Охлопков научился у Мейерхольда и которое реализовывал сначала в своих фильмах, а потом – в спектаклях, где актер всегда активно взаимодействовал с пространством²⁷.

Линию кинофикации в советском театре закономерно продолжали режиссеры, непосредственно участвовавшие в театральных экспериментах 1920-х гг.: Акимов как художник и режиссер, Охлопков – как мейерхольдовский актер. Бывший ФЭКСовец С.И. Юткевич и ученик Мейерхольда В.Н. Плучек использовали кинофикацию при постановке «Бани» (1953) и «Клопа» (1955) в московском театре Сатиры. Кинофикационный опыт петроградского ТРАМа пригодился Б.И. Равенских во «Власти тьмы» (1957). По-своему преломился театрально-агитационный опыт Мейерхольда и в коллажных спектаклях Ю.П. Любимова в Театре на Таганке 1960-1970-х гг..

В спорах о кино и театре 1950-х и начале 1960-х гг., продолжавших полемику 1920-х гг., четко видны две тенденции: если кинорежиссеры, как, например, М.И. Ромм в статье «Поглядим на дорогу» по-прежнему предрекали театру скорую смерть²⁸, то режиссеры театральные (Н.П. Охлопков, Ю.А. Завадский, Л.В. Варпаховский) отстаивали его специфику и находили перечисленные Роммом киноприемы (крупный план, панорамная съемка, наплыв и т.д.) воплотимыми в театре его собственными средствами²⁹. «Театр никогда не будет поглощен кинематографом, – писал Л.В. Варпаховский в статье 1962 г., – в силу того, что творческим субъектом театра является актер, природа актерского искусства – исполнительская, а творческий процесс артиста немыслим без контакта со зрителем»³⁰. Вторил ему спустя десять лет и театровед В.А. Сахновский-Панкеев, замечая, что, в отличие от кино, «произведение театрального искусства – спектакль – создается на наших глазах»³¹.

В 1950-х гг. взаимосотрудничество театра и кино началось на новых основаниях – под знаком реакции на два десятилетия господства усредненного мхатовского стиля и монументальной парадности и лжи. Типажность перекочевала из кино в театр и означала потребность в достоверности, «моду» на которую ввел экранный неореализм. На театр, безусловно, повлияли новые формы восприятия, способы видения и структуры повествования, порожденные кинематографом. В то же время кинофикация стала новой условностью, видоизменяющейся в соответствии с тем, как театр осознавал свою природу на каждом новом этапе.

В этом смысле показателен специально рассмотренный кино- и телеопыт А.В. Эфроса, пришедшийся на 1960-е – начало 1980-х гг..

Если кино и привлекало Эфроса, то не своей «натуральностью». Полемизируя со статьей М.И. Ромма о «смерти театра», Эфрос писал: «И вообще, что такое "лучше"? Подробнее, натуральнее? Конечно, театр никогда не сможет быть столь же натуральным и достоверным, как кинематограф, но разве эта кинематографическая натуральность и достоверность – единственный и обязательный критерий отражения жизни в искусстве?» ³².

Кино- и телевизионные опыты А.В. Эфроса проанализированы в диссертации как пример новой условности в кино. Это не были спектакли, записанные на пленку, популярные в то время. Эфрос подхватил традицию работать с категорией длительности, в рамках настоящего продолженного времени, разработанную в немом кино. Смысловое поле кино- и телефильмов Эфроса вполне соотносимо с экзистенциальным пространством кинематографа М. Антониони, И. Бергмана, Ф. Феллини, Л. Висконти. Влияние этой традиции на творчество разных режиссеров, в том числе и театральных, таких, как Эфрос, а позже – А.А. Васильев, рассмотрено в контексте теоретической платформы А. Базена³³, среди прочего утверждавшего театральное понимание условности в кинематографе и категорию продолженного, «не-монтажного» времени в кино.

В связи с телеспектаклями и телефильмами Эфроса, строившихся во многом на крупных планах, в диссертации поднимается проблема актерского существования на экране. Лица актеров, которых, казалось, не заставляли ничего играть, рассмотрены по аналогии со «Страстями Жанны д'Арк» К.-Т. Дрейера (1928), «документальным фильмом о человеческих лицах»³⁴. Понимая, что «на телевидении по-настоящему работает только крупный план»³⁵, Эфрос вглядывался в лица с небывалой пристальностью.

Подчеркнуто литературный и театральный характер носили и его «Страницы журнала Печорина» (1974), что в итоге было адекватным литературному стилю и авторскому способу изложения. Успех и художественная ценность телеспектаклей Эфроса не были случайными, считает М.И. Туровская: «Не кино было адекватной формой его выражения, и, может быть, даже не театр. Адекватной формой выражения для него было телевидение»³⁶.

Фильм «В четверг, и больше никогда» (1983) по А.Г. Битову рассмотрен как пример столкновения театра и кино на уровне структуры и образной системы. Эфрос, вернувшийся в кино спустя 20 лет после фильма «Двое в степи» (по рассказу Э.Г. Казакевича, 1963), предпринял попытку создания абстрактного поэтического кино, осознав условную природу экранного изображения как закон. Вклад кинематографа в данном случае сводился к усилению театральности. Использовал Эфрос в этом фильме и глубинную мизансцену, отнюдь не противоречащую, а зачастую подчеркивающую театральную природу происходящего. Другое дело, что в этой театральности и заключался поиск нового киноязыка.

Работая в кино, Эфрос не забывал о театре, но за верностью театральным формам скрывалось их эстетическое преобразование. В этом – специфически понятое режиссером и актуальное для его времени влияние театра на кино. Эфрос принадлежал к тем художникам, для которых кинематограф представлялся «дополнительной театральной формой – возможностью осуществить современную постановку такой, какой они ее чувствуют и хотят видеть»³⁷. Его художническое мировидение, которое критик называет «своеобразным чувственным экзистенциализмом»³⁸, как нельзя лучше совпадает с тем, как понимали мир западноевропейские кинорежиссеры 1970-х гг. – в частности, М. Антониони.

Со времен кинофикации 1920-х гг. ее функция и облик существенно изменились. Кино перестало быть способом выхода за границы театральной коробки и разрушения условности. Театр позаимствовал у кино многие элементы его языка, но прочитывать эти приемы как «кино» может лишь зритель, воспитанный на его оптической культуре.³⁹Именно зрительский опыт, полученный через кино, и открытия в киноязыке, сначала неореалистов, затем – фильмов французской «новой волны», понуждали театральных режиссеров иначе взглянуть на сценическую условность.

Настоящему кинофикации посвящена четвертая глава диссертации – «Кинофикация в современном театре», в которой на материале творчества четырех зарубежных режиссеров – Франка Касторфа, Кшиштофа Варликовского, Жоэля Помра и Алвиса Херманиса – анализируется система «театр-кино» в современном искусстве. Кроме того, глава включает и документальный театр – современное преломление идеи «жизнестроительства» искусства.

Интерес к кинофикации – как набору технических средств – отсчитывается в диссертации с конца 1990-х гг., когда в европейском театре получило широкое распространение использование кино, видео или проекций слайдов. Время вновь потребовало от театра почти небывалой мобильности и внедрения во все сферы жизни. В диссертации проанализирована трансформация, которая произошла с кинофикацией со времен 1920-х гг., когда в кино видели технократическое будущее мира, предсказанное еще А.А. Богдановым, автором концепции Пролеткульта и технократической доктрины. Рассматривая новаторство в искусстве как расширение средств художественной техники, Богданов имел в виду не внутреннюю технику самого искусства, а его «обогащение с последующей заменой традиционного искусства новейшими техническими изобретениями – фотографией, стереографией, кинофотографией, спектральными цветами, фонографией и пр.».⁴⁰ Сегодня предсказанное А.А. Богдановым будущее наступило. В эпоху электронных СМИ достоверным зрителю кажется лишь то, что пропущено через технику и выведено на монитор. Кино в театре, как и документ на сцене, в определенном смысле стали обязательным антуражем. Активно внедряя кино и видео в спектакль, театральные режиссеры позволяют взглянуть человеку прямо в глаза, подробно рассмотреть его тело, добиться тактильного эффекта «реальности». Современная сцена не боится разрушительной силы кино – ведь главные достижения европейского театра конца 1990-х – начала 2000-х гг. связаны с деконструкцией действительности.

В первом разделе четвертой главы «Франк Касторф: классик современной кинофикации» анализируются некоторые спектакли режиссера, в которых видео и кино усвоены на уровне структуры и игры с мифами. Действие многих спектаклей Касторфа происходит в закрытых помещениях, прямые съемки из которых зрителю показывает установленный на сцене экран. Если в ранних опытах по кинофикации («Террордром» в театре «Фольксбюне», 2001) прием использовался режиссером для того, чтобы зритель утратил границу между виртуальностью и сценической условностью, то в дальнейшем Касторф все больше работает с мифами кино, оправдывая его присутствие на уровне сюжета. Анализ видеофикации «Мастера и Маргариты» (театр «Фольксбюне», 2002), где большая часть действия проходила за закрытыми дверями, показывает, что в данном случае видео служит цели сделать прозрачными все стороны жизни героев. Ненавязчиво следя за героями и в моменты их одиночества, камера дает актерам возможность «играть, не играя», сохраняя иллюзию, что человек остается наедине с собой. Кино в спектаклях Франка Касторфа присутствует тотально и сверх меры, сосуществуя на равных с театром, с живым актером.

Во втором разделе четвертой главы «"Крум": театральный "киноопыт" Кшиштофа Варликовского» рассмотрен кинофикаторский опыт польского режиссера на материале спектакля «Крум» (2005, копродукция театра ТР Варшава и краковского Театра Стары).

В разделе показано формальное родство «Крума» с кинофицированными спектаклями прошлого, парадоксально акцентирующее отличие функций и смысла бытования кинофрагмента в художественной системе современного спектакля.

Одноименную пьесу Ханоха Левина Варликовский переписал в подобие сценария, отказавшись от еврейского колорита в языке и характеристике персонажей и превратив семейную хронику в историю о человеческом одиночестве. Чувство съедающей человека вселенской меланхолии Варликовский передает через кино: ключевым моментом спектакля является посещение Крумом кинотеатра вместе с приятелями, такими же потерянными людьми, как он. В свою очередь публика видит спектакль как бы через узкую трубу – так устроен вход в малый зал Театра Стары.

Задействованное в спектакле видео не только не нарушает общую атмосферу герметичности жизни, но и работает на нее. Все это прямо противоположно основной интенции кинофицированных зрелищ эпохи 1920-х гг. – там кино было результатом стремления театра вырваться в действительность. Здесь – демонстрируемая на экране «уличная» реальность отрезвляет осознанием удручающей истины: за стенами тоже ничего хорошего.

Варликовский театральными средствами имитирует способность кино игнорировать преграды физического мира с тем, чтобы создать единственно достоверную психологическую реальность. Скрытое синефильство режиссера (сказывающееся и в вещественном оформлении сцены, снабженной не только экраном, но и громадными лопастями вентилятора, постоянно гоняющего воздух) то и дело дает о себе знать – повествование ведется ретроспективно, видео используется как способ показать внутренний монолог героя; само зеркало сцены смотрится рамкой «кадра».

В третьем разделе четвертой главы «Жоэль Помра: сочинитель документальных историй» проанализированы связи с кино театральной поэтики французского режиссера.

Помра – режиссер-драматург, сценарист собственных спектаклей. Он выстраивает несимметричные и часто парадоксальные истории, используя в качестве материала не только слова, но свет, движение актерского тела (лицо, по признанию Помра, его меньше интересует), а «закадровым» комментатором сценического действия делая фигуру тапера.

В разделе рассмотрен один спектакль Жоэля Помра, использующий приемы кинофикации, – «Торговцы» (2006, Национальный центр Страсбурга). Кино организует сценическое пространство спектакля – лаконичная темная коробка со смутно светящимся задником-экраном и рассеянным светом, делающим нечеткими очертания человеческих фигур. В отличие от кинофикаторов прошлого Помра не расширяет границы жизненного пространства, а сужает их до маленькой частной истории, поданной в деталях, в фактуре и в ритме, максимально приближенных к реальным. Жоэль Помра работает, балансируя на грани между «кинематографической» точностью деталей и поэтической условности целого.

В четвертом разделе «Алвис Херманис и техника документального театра» исследуются возможности новой театральной условности, существующей на грани документального и художественного. Материалом для исследования являются спектакли Херманиса в Новом Рижском театре, начиная с «Долгой жизни» (2004).

Именно тогда актеры Нового Рижского театра, которым Херманис руководит с 1997 г., начали искать материал для спектакля вне театра – встречаясь с реальными людьми, они сочиняли персонажа, находящегося где-то посередине между прототипом и исполнителем. В «Долгой жизни» результатом таких поисков стала трехчасовая реконструкция жизни пенсионеров в коммунальной квартире. Детально реконструируя жизнь отдельного человека, Херманис исследует последние в евро-мире клоповники, видя в них источники жизни и мотивацию для создания спектакля.
Творческий метод Херманиса, словно под микроскопом разглядывающего интимную человеческую жизнь, близок кинодокументалистике, также стремящейся запечатлеть фрагмент жизни обычного человека. Это одна из трансформаций кинофикации со времен экспериментов 1920-х гг., демонстрирующая сдвиг в мировоззрении театрального режиссера, который мыслит категориями кино, но воплощает их языком театра. «Документальная реальность» в спектаклях Херманиса преображается в театр, живой человек-«донор» становится персонажем. Театрально воплощает он и синефильские цитаты – сцена из «Фотоувеличения» М. Антониони в «Звуке тишины» (2007).

В пятом разделе четвертой главы «Документальный театр конца 1990-х – начала 2000-х гг.» в русле заданной проблемы рассмотрен современный документальный театр.

Зародившись в конце 1950-х гг. в Великобритании, «verbatim» (что означает – «дословно») стал провозвестником документальной тенденции в современном театре, вслед за кино считывающим «фотогению времени», ищущим устойчивый код обыденности⁴¹. В образцах документального театра обнаружилась «социальная и экзистенциальная протяженность»⁴². Документальный театр – следствие стремления искусства к достоверности не в миметическом, но онтологическом смысле.

В диссертации описывается краткая история документального театра в России, начавшаяся в 1999 г. с семинаров британских режиссеров и драматургов из лондонского театра «Ройял Корт» в Москве и получившая развитие в открывшемся в 2002 г. в Москве Театре.doc, ставшем плацдармом для творческих амбиций театральных «документалистов».

Опыты документального театра, основывающегося на технологии создания драматургического текста из интервью с реальными людьми, проанализированы в контексте возможных предшественников, от натуралистов XIX века, ЛЕФовцев, неореалистов до анти-театра Р.-В. Фассбиндера. Опора на документ, социальный пафос и тяга к информационным открытиям, приятие шоковых тем – эти свойства документального театра конца 1990-х гг. существовали и в прошлом. Но в вербатиме есть техническая сторона, делающая его новым направлением. Единица документальности для вербатима – не факт, а слово. Драматург монтирует речь людей, редактируя не их речевую индивидуальность (если она есть), но последовательность блоков и фраз, выстраивая свою, авторскую логику. Словом в свое время занималась и группа ОБЭРИУ, но, говоря про речь, обэриуты имели в виду речевое творчество, вербатим же – фиксацию чужой речи.

Опыты документального театра в России откомментированы в диссертации платформой современного «реального кино»⁴³. Нынешние документалисты от театра точно так же, как и режиссеры «реального» кино, выступают анонимами, бесшумно следующими за своими героями. На невмешательстве в жизнь и внимании к потенциальным героям строит свой метод обучения режиссер-документалист Марина Разбежкина, фильмы учеников которой, демонстрируемые на московском фестивале Кинотеатр.doc, рассматриваются в связи с практикой театральных документалистов. Сам факт общения с документальными текстами серьезно повлиял на тип работы с драматургией и изменил способ актерского существования.

В Заключении подводятся итоги исследования, формулируются основные составляющие кинофикации, этапы ее развития, начиная с 1920-х по 2000-е гг., определяется значение кинофикации для театра.

1. В своем первоначальном виде кинофикация театра была результатом стремления театра разрушить привычный театральный канон с помощью нового искусства и закономерно исчерпала себя к концу 1920-х гг. Но кино к тому времени уже оказало существенное влияние на структуру, образный строй театрального спектакля и на актерскую игру. Среди приемов, позаимствованных театром у кино, – монтаж в эстетическом и прикладном смысле, симультанность сценического действия, игра ракурсами, кадрирование сцен рамками-диафрагмами, крупный план актера или детали.

2. Взаимодействие и взаимоотталкивание театра и кино, происходившее в «зоне» кинофикации, плодотворно повлияло на самоопределение границ условности обоих искусств. Кинофикация не означала их синтеза, но, безусловно, повлияла на генетический код спектакля, способствовала пониманию его как особым образом организованной динамической системы и помогла театру осознать свои новые возможности.

3. Ключевой фигурой в развитии кинофикации был В.Э. Мейерхольд, своим опытом во многом предвосхитивший и Э. Пискатора, и отечественных кинофикаторов. Теоретические и практические поиски Мейерхольда в области экранного искусства принципиальны как для его театральной деятельности, так и для самого кино. В театре Мейерхольда 1920-х гг. кино присутствовало явно и скрыто – сначала в наглядности коллажного принципа политобозрений, потом «в снятом виде» в собственно драматических спектаклях.

4. Кинофикация в новом своем качестве – как знак принадлежности режиссеров к условному театру – возникала в отдельных спектаклях советского периода 1930-х – середины 1950-х гг. (Н.П. Акимов, Н.П. Охлопков, С.И. Юткевич, В.Н. Плучек). Ее влияние сказывалось в вещественном оформлении и монтажной структуре спектакля. Эстетика кинофицированных спектаклей этого времени наследовала достижениям Мейерхольда, открытиям С.М. Эйзенштейна в кино, поискам ФЭКСов в области эксцентриады, опытам ТРАМа (в творчестве Б.И. Равенских). На уровне монтажа спектакля и роли, а также простого использования телевизионного фрагмента в спектакле пересекался с кино театр Ю.П. Любимова в 1960-х – 1980-х гг.

5. Новый тип отношений между театром, телевидением и кино был явлен в телеспектаклях и фильмах А.В. Эфроса. По-своему воплощая на практике тезис А. Базена о непрерывности монтажа, Эфрос работал в кино, не изменяя театральности, но и не убивая экранной эстетики; на телевидении – согласно понятой им функции камеры и роли крупного плана. Эфрос положил начало диалогу отечественной театральной режиссуры с европейским кинематографом, что вскоре оказало воздействие на сценический язык спектаклей, в первую очередь, А.А. Васильева.

6. Начиная с 1990-х гг. европейский театр активно осваивает кино на уровне структуры, языка и мифологии. Театр на этот раз не боится разрушительной силы кино, напротив, работает с ней – как с одним из способов показать деструктивную природу современной жизни. Схожие попытки ухватить реальность идут в кино, начиная с середины 1990-х гг., и в документальном театре, появившемся в Великобритании и приобретшем специфические черты в России.

Публикации автора по теме диссертации в ведущих научных изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки РФ:

1. Матвиенко К.Н. Новое ретро. Театр и кино: взаимодействие искусств сегодня // Театральная жизнь. 2006. № 2. С. 38-40.
2. Матвиенко К.Н. Вс. Мейерхольд и кино: От «Портрета Дориана Грея» к «Лесу» // Вопросы театра. 2009. № 1-2. С. 285-301. 1 п. л.

Публикации в других изданиях:

3. Матвиенко К.Н. Встреча с прекрасным: «Преступления страсти» Галины Синькиной в Театре.doc // Петербургский театральный журнал. 2003. № 31. С. 36. 0,3 а.л.
4. Матвиенко К.Н. Взгляд на супермаркет: «Мастер и Маргарита» Франка Касторфа в берлинском театре «Фольксбюне» // Петербургский театральный журнал. 2003. № 33. С. 34-35. 0,3 а.л.
5. Матвиенко К.Н. Из огня да в полынью: «Лед» Алвиса Херманиса в Новом Рижском театре // Петербургский театральный журнал. 2006. № 3 (45). С. 35-36. 0,3 а.л.
6. Матвиенко К.Н. Простые вещи: «Латышская любовь» и «Звук тишины» Алвиса Херманиса в Новом Рижском театре // Петербургский театральный журнал. 2008. № 1 (51). С. 72-74. 0,3 а.л.
7. Матвиенко К.Н. Хрупкое равновесие: «Этот ребенок» Жоэля Помра в театре «Практика» // Петербургский театральный журнал. 2008. № 2 (52). С. 84-86. 0,2 а.л.
8. Матвиенко К.Н. Обыкновенное чудо: «Марта с Голубого холма» Алвиса Херманиса в Новом Рижском театре // Петербургский театральный журнал. 2009. № 2 (56). С. 70-71. 0,3 а.л.

Сноски:

1 См.: Пиотровский А.И. Кинофикация искусств. Л., 1929.
2 Там же. С. 13.
3 Барбой Ю.М. К теории театра. СПб., 2008; Зоркая Н.М. На рубеже столетий: У истоков массового искусства в России 1900-1910 гг. М., 1976; Кендлер К. Драма и классовая борьба: Проблемы эпохи и конфликт в социалистической драме Веймарской республики. М., 1974.
4 Рудницкий К.Л. Режиссер Мейерхольд. М., 1969; Струтинская Е.И. Искания художников театра. Петербург – Петроград – Ленинград. 1910-1920-е годы. М., 1998; Титова Г.В. Творческий театр и театральный конструктивизм. СПб., 1995.
5 Туровская М.И. Кинофикация театра // Театр. 1981. № 5. С. 100-110; Февральский А.В. Мейерхольд и кино: Пути к синтезу. М., 1978.
6 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М, 1977; Шкловский В.Б. За 60 лет: Работы о кино / Сост. Е. Левин. М.: Искусство, 1985; Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Словесность. Наука. Критика. Смесь. Л., 1929; Поэтика кино: Сб. статей / Под ред. Б.М. Эйхенбаума. М.; Л., 1927; Шкловский В.Б. За 60 лет: Работы о кино. М., 1985.
7 Лотман Ю.М. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Таллин, 1973; Аронсон О.В. Кино – театр // Киноведческие записки. 1998. № 39. С. 6-15; Базен А. Что такое кино? М., 1972; Ямпольский М.Б. Смысл приходит в мир: Заметки о семантике Дзиги Вертова // Киноведческие записки. 2008. № 87. С. 54-66.
8 См.: Туровская М.И. Кинофикация театра // Театр. 1981. № 5. С. 100-110; Брашинский М.И. К проблеме «кинофикации» театра. Из опыта БДТ // БДТ им. М. Горького. Вехи истории. С. 40-54. [Статья написана в 1987 г.]
9 См.: Малюкова Л.С. Взаимодействие искусств. Влияние кинематографа на театральное искусство 20-х гг. / Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата искусствоведения. М., 1991.
10 См.: Ростова Н.В. Немое кино и театр: Параллели и пересечения. Из истории развития и взаимопроникновения двух искусств в России в первой трети XX столетия. М., 2007.
11 Сергеев А.В. Циркизация театра: От традиционализма к футуризму. СПб., 2008. С. 111.
12 Соломонов А. Террордром для психопатов // Независимая газета. 2001. 9 авг.; Карась А. Досье на сцене // Российская газета. 2002. 21 марта; Должанский Р. Франк Касторф омолодил голливудскую мечту // Коммерсант. 2004. 3 марта; Херманис А. «Шекспир сегодня бы работал в Голливуде» Интервью Д. Годер // Время новостей. 2007. 4 апр.; Солнцева А. Немного оптимизма среди зимнего сумрака // Время новостей. 2007. 10 дек.;
13 См.: Пискатор Э. Политический театр. М., 1934. С. 163-164.
14 Тынянов Ю.Н. Кино – Слово – Музыка // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 322.
15 Шкловский В.Б. О рождении и жизни «ФЭКСов» (1928) // Шкловский В.Б. За сорок лет. Статьи о кино. М., 1965. С. 92.
16 См.: Титова Г.В. Метаморфозы экспрессионизма // БДТ им. М. Горького. Вехи истории. С. 29.
17 См.: Струтинская Е.И. Искания художников театра. Петербург – Петроград – Ленинград. 1910-1920-е годы. С. 194.
18 См.: Деполь Ж. И. Терентьев: театр и кино // Терентьевский сборник-1996. М., 1996. С. 84.
19 См.: Там же. С. 87.
20 Мейерхольд у экрана // Театральная газета. 1916. № 32. С. 15.
21 Мейерхольд В.Э. «Земля дыбом» <Агитспектакль>. (1923 г.) // Мейерхольд В.Э. Статьи, письма, речи, беседы: В 2 ч. М., 1968. Ч. 2. С. 51.
22 Брашинский М.И. К проблеме «кинофикации» театра. Из опыта БДТ // БДТ им. М. Горького. Вехи истории. С. 47.
23 Февральский А.В. Пути к синтезу: Мейерхольд и кино. С. 114.
24 См.: Ямпольский М.Б. Смысл приходит в мир: Заметки о семантике Дзиги Вертова // Киноведческие записки. 2008. № 87. С. 55.
25 Акимов Н.П. Современные задачи театральной декорации // Акимов Н.П. Театральное наследие: В 2 кн. Л., 1978. Кн. 1. Об искусстве театра. Театральный художник. С. 226.
26 Охлопков Н.П. Об условности [1959] // Охлопков Н.П. Статьи. Воспоминания. М., 1986. С. 76.
27 См.: Юткевич С.И. [Б.н.] // Охлопков Н.П. Статьи. Воспоминания. С. 105.
28 См.: Ромм М.И. Поглядим на дорогу // Искусство кино. 1959. № 11. С. 122.
29 См.: Охлопков Н.П. Об условности // Охлопков Н.П. Статьи. Воспоминания. С. 35-36.
30 Варпаховский Л.В. Дороги расходятся // Режиссерское искусство сегодня: Сб. статей / Сост. З. Владимирова. М., 1962. С. 269.
31 Сахновский-Панкеев В.А. Чья правда правдивее? // Наука о театре: Межвузовский сборник трудов преподавателей и аспирантов / Отв. ред. А.З. Юфит. Л., 1975. С. 465.
32 Эфрос А.В. Репетиция – любовь моя. М., 1993. С. 203.
33 См.: Базен А. Театр и кино // Базен А. Что такое кино? М., 1972. С. 180.
34 См.: Там же. С. 180.
35 Эфрос А.В. «Испытание телевидением». Беседу вел А. Трошин // Актер на телевидении: Сб. статей. М., 1976. С. 129.
36 Туровская М.И. «Возвращаясь к давнему спору…». Разговор после фильма «Двое в степи». 1998, июнь // Киноведческие записки. 1998. № 39. С. 369.
37 Базен А. Театр и кино // Базен А. Что такое кино? С. 194-195.
38 См.: Гуревич М. Пространство и время человеческого существования // Театр Анатолия Эфроса: Воспоминания, статьи. М., 2000. С. 365.
39 См.: Титова Г.В. Творческий театр и театральный конструктивизм. С. 25
40 См.: Титова Г.В. Творческий театр и театральный конструктивизм. С. 25
41 См.: Добротворский С.Н. «В реальности нет ничего»: Беседа с З.К. Абдуллаевой // Абдуллаева З.К. Реальное кино. М., 2003. С. 306.
42 Абдуллаева З.К. Реальное кино. С. 8.
43 Манский В.В. Искусственные птицы: Беседа с З.К. Абдуллаевой // Абдуллаева З.К. Реальное кино. С. 325-340.